Хорошо просёк

У Васьки звериное чутье. Это утверждение, впрочем, требует пояснения. Звери разные бывают. Живущий в одиночестве на ста квадратных километрах снежный барс метит свою территорию почем зря, чтобы другой такой же одинокий, прекрасно разбирающийся в тонкостях свежей и не очень мочи, узнал его из тысячи даже посреди ароматов гладиолуса. Подслеповатый медведь, лентяй до мозга и костей, протопчет сотни километров наименьшего лесного сопротивления до заветных малиновых кустов. Васькина чуйка спровоцирована особенностями жизни в семье двух алкашей: сложная цепочка психологических, звуковых, физиономических и разных других ассоциаций позволяет Ваське филигранно определить, будет ли он сегодня сыт или бит.

Васька прошел весь эволюционный путь от любви до безразличия к своим родителям. Сначала ты воспринимаешь окружающую жизнь нормой. Эти странные существа – часть твоего жизненного пространства, ты любишь их такими, как есть, как погоду или слегка подтухшую колбасу. Потихоньку ты начинаешь просекать, что есть счастливчики, кого и кормят регулярно, и подарками одаривают, но ты любишь своих родителей просто за то, что они твои. Ненависть наступает, когда ты вдруг понимаешь, что отношение окружающих к тебе напрямую связано с отношением окружающих к твоим родителям. Путь от ненависти до безразличия становится поиском независимости, самостоятельного лица, собственных, а не автоматически переданных вместе с фамилией стигм. Васька в свои семнадцать весь этот путь преодолел. Никто не смотрит на него в преломленном свете трудного детства. Васька – самостоятельная человеческая единица. Есть, правда, побочный эффект такой ранней самостоятельности. Васька – жулик.

Разумеется, такая характеристика будет лишь нашим оценочным суждением. Сам же Василий просто живет по наитию,  тренируя свое звериное чутье на поиск выгоды, хотя бы даже сиюминутной. Если вдруг выгода окажется в том, чтобы ухватить что-нибудь плохо лежащее, то так тому и быть. Правда, такого воровства в его жизни было настолько мало, что напомнившему об этих случаях Васька просто пожав плечами равнодушно скажет: «Ну и что?»

А и правда, что? Пьяный мужик в электричке этот бумажник уже потерял. Не было понятно, кто рядом с кем там валялся: то ли бумажник рядом с мужиком, то ли мужик рядом с бумажником. Точно было понятно, что они друг другу в тот момент уже были безразличны. А у Васьки были все шансы с содержимым бумажника если не подружиться, то уж хотя бы познакомиться. Вот и познакомился. Дружбы не получилось, конечно. Пришлось расстаться ради пары приличных кроссовок. Но такова селяви. Рассказывая корешам во дворе об удачном предприятии, Васька объяснял: «Я тогда хорошо просёк, что он все равно деньги свои уже профукал. А мне они пригодятся».

Хорошо просекать – это Васькина фишка. То самое звериное чутье. Когда лыка не вяжущий глава семейства трясущимися руками отпирал дверной замок, Васька по частоте морзянки бьющегося о металл ключа мог безошибочно определить, что сегодня будет подано к ужину: скандал, признания в любви или нытье, которое в свою очередь правильно залитое бесцветной и горючей жидкостью тоже обязательно превратится либо в скандал, либо в признания в любви. Васька, правда, так и не решил, что ему было противнее – скандалы или эти вечность длящиеся признания, больше походившие на угрозы и способные тоже закончиться скандалом из-за неправильного слова, взгляда и даже молчания. Поэтому Васькиным фаворитом было, конечно, нытье. Несмотря на его скоротечность, именно в этот момент имелась хоть какая-то возможность незаметно улизнуть под аккомпанемент лицемерной мантры «никогда, Васька, не пей, слышишь, никогда!». Васька хорошо просёк, что в такой момент можно не только безопасно ретироваться, но и, если повезёт, слегка «манипульнуть» предвкушающего скорый праздник отца на парочку золотых.

А еще Васька хорошо просёк, что жалость к другим людям – излишество, которое он не может себе позволить. Крайне невыгодное приобретение эта жалость. Во-первых, от нее нет никакого толку. Все эти соседи, жалевшие Ваську кто про себя, кто вслух – это ведь из-за них он потихоньку стал понимать, насколько ему плохо жилось. Лучше жить так и не стал, прибавились только страдания от осознания безысходности этого душераздирающего бытия. А во-вторых, Васька сейчас работает в какой-то мутной конторе – втюхивает глупым бабкам дорогущие лекарства от всех болезней. Тут жалость – прямая помеха бизнесу.

Вот и сегодня зашел к одной. А зайти – это уже почти победа. Полдня ходил по подъездам, звонил, стучал. Люди какие-то недоверчивые стали, дальше домофонов уже и не пускают. А эта пустила. Васька, конечно, в свои семнадцать выглядит на все четырнадцать, поэтому на глаз существо безобидное, вызывающее ту самую жалость, в которой он своим жертвам отказывает. Но тут даже он удивился.

– Заходите, молодой человек. Хотите чаю?

У Васьки язык подвешен, чуйка подсказывает, что бить не будут. Возможно, даже накормят. Поэтому уверенно двигаясь в сторону кухни Васька включает хорошо заученную пластинку.

– Меня зовут Василий. А к вам как я могу обращаться?

– Анна Ивановна я. Зеленый или черный?

– Анна Ивановна, я представляю международную фармацевтическую компанию. Мы разработали уникальное лекарство, которое способно оставить без прибыли все остальные компании, поэтому аптеки отказываются его продавать, хотя получены все разрешительные сертификаты и аккредитации. И поэтому мы решили пойти в люди и донести это чудесное лекарство до них сами! Оно лечит почти все болезни! Вы чем-нибудь болеете?

– Кто ж сейчас не болеет, да в моем-то возрасте, Василий, –  усмехнулась Анна Ивановна.

Васька знал, что сейчас надо надавить на бабкину мозоль, дать ей разоткровенничаться, пожаловаться на болячки, а затем подарить ей надежду от этих болячек избавиться раз и навсегда. Все, что нужно будет после этого – сказать:

– Обычная цена на наше лекарство тридцать тысяч рублей. Но сегодня у нас акция – если вы пенсионер, то вам мы продадим его за девятнадцать тысяч девятьсот.

Но Анна Ивановна налила чаю, достала конфет и жестом пригласила к столу. Давить на мозоль придется чуть позже. На простенькой, тесной кухне было чисто. Типичная кухня одинокого человека, в меру опрятная. На мойке – один единственный набор столовых принадлежностей. Чай Ваське налили в бабкину кружку. Судя по всему, Анна Ивановна чаевничать не собиралась. И через секунду Васька понял почему.

– У меня, Василий, тоже есть лекарство от всех болезней, – сказала бабуля и положила на стол толстенную книгу с крестом на обложке.

«К сектантке попал», – моментально просёк Васька. Надежда на удачную продажу еще оставалась, но звериное чутье подсказывало, что у надежды шансов не больше, чем у продаваемого лекарства сил исцелять. «Ладно, хотя бы чаю попью», – обреченно подумал Васёк, еще десять минут назад ощущавший себя звездой сетевого маркетинга.

Бабка рассказывала складно. Начала с сотворения мира, провела сюжет по всей истории человечества, довела повествование до Иисуса Христа, объяснила про распятие и прощение грехов. Васька, поначалу отшучивающийся и ерничавший, под конец подустал, поэтому просто слушал и не перебивал. «Если еще и перебивать, это вообще не закончится никогда, а мне бы десять копеек про лекарство вставить», – думал он. Но когда Анна Ивановна закончила рассказ и предложила Ваське помолиться Богу, Васька уже не хотел ничего. Устало лишь произнес: «Да не, Анна Ивановна, я пойду, спасибо за чай».

В лифт идти не хотелось. Опухшую от бабкиных рассказов голову нужно было как-нибудь разгрузить. С пятого этажа Васька потопал пешком. Между вторым и первым этажом остановился. Шум в переполненной голове исчез. Было тихо. Только рукава куртки, за зиму поистрепавшейся и замызгавшейся, шуршали неприятным слуху скрипом. Васька замер, чтобы послушать тишину. Тишина Ваське нравилась. С такими родителями как у него, тишина была всегда роскошью. Родители. Васька начал вспоминать свою жизнь. Любовь, ненависть и безразличие к родителям. Прошлое хлынуло неподъемной тяжестью на сердце, где-то в этом потоке воспоминаний промелькнул мужик, в пьяном забвении лежащий рядом с кожаным бумажником. От тяжести почему-то промокли глаза. Опять вспомнился рассказ Анны Ивановны, который, казалось, был забыт еще на третьем этаже, и толстая книжка с крестом на обложке. Почему-то стало стыдно. За все: за родителей, за мужика, за Анну Ивановну, за всех тех бабок, обменявших не одну пенсию на десять бесполезных кусочков мела. Мокрые глаза уже были не в состоянии удержать накопившуюся в них влагу.  Тишину нарушил сбивавшийся на слога Васькин голос: «Гос-по-ди!» А через секунду случайный свидетель мог бы увидеть у окна между первым и вторым этажом рыдающего подростка, которому сразу и не поймешь сколько лет: то ли четырнадцать, то ли семнадцать.

У Васьки звериное чутье. Этим самым звериным чутьем он почувствовал, что надо посмотреть направо. По всем правилам, переходя дорогу, надо налево. Но справа стоят двое, какой-то мужик и та самая бабка, которой на прошлой неделе Васька втюхал чудо-лекарство без всякой скидки. Бабка рукой указывает на Ваську. Васька дергается и выскакивает на дорогу. Ба-бах! Становится темно.

В темноте начала проявляться светящаяся точка. Она приближается, оказавшись светом в конце тоннеля. Там у конца тоннеля, кажется, стоит Бог. Вроде улыбается. Васька тоже начинает улыбаться. Рай? Кажется, это и правда – Бог.

– Хорошо просёк, – облегченно признается Ему Василий.